Когда на Руси было жить хорошо

Где было вольготнее

Почему в Европе и в Средние века, и в Новое время не стихали войны? Изучив сотни войн, знаменитый русско-американский социолог Питирим Сорокин еще в 1922 году обнародовал вывод, что «какие бы ярлыки ни наклеивались на мотивы войны», в конечном счете они ведутся за выживание, за пищевые ресурсы. Исключения (например, династические войны) на этом фоне редки. И очень часто путь к выживанию — простое сокращение числа едоков.

Вершина Возрождения — это войны Чезаре Борджиа. Всего один эпизод: по его приказу семь тысяч жителей города Капуи было перебито прямо на улицах. Английская королева-девственница Елизавета I (рядом с которой Иван Грозный — кроткое дитя) казнила 89 тысяч своих подданных — и это тоже был способ борьбы с перенаселением.

За время Тридцатилетней войны Германия практически обезлюдела, кромвелевская расправа над Ирландией стоила жизни большинству ирландцев. Не менее ужасающими были зверства испанцев в Нидерландах, шведов в Польше. В Вандее храбрые революционеры уничтожили от 400 тысяч до миллиона человек. И так далее. Правда, в кино все эти события выглядят очень романтично.

Как ни кощунственно звучит, но, в очередной раз избавившись — благодаря войне или эпидемии — от значительной части своего населения, Европа совершала хозяйственный, технологический и культурный рывок. Возникал рынок рабочей силы, она дорожала, а это поощряло новшества и изобретения, потребление на душу населения росло. Бедствовали только ростовщики и арендодатели.

Но, даже развивая производительные силы и торговлю, Европа прибавляла «в весе» крайне медленно. Со времен римского императора Августа, когда в нынешней Западной Европе жило примерно 26 миллионов человек, до конца XV столетия (то есть за 1500 лет) ее население едва удвоилось. В следующий раз оно удвоилось уже всего за 200 лет, к концу XVII века.

В России за те же два века, к началу петровских реформ, население достигло 13–14 миллионов, то есть стало в шесть-семь раз более многочисленным. Правда, это произошло не только за счет естественного прироста. По оценке историка Михаила Худякова (возможно, завышенной), присоединение обширного — гораздо больше, чем современный Татарстан, — Казанского ханства увеличило число жителей зарождающейся империи на два с лишним миллиона человек. Завоевание малолюдных Астраханского и Сибирского ханств на картину почти не повлияло, чего нельзя сказать о тех примерно 700 тысячах человек во главе с Богданом Хмельницким, которые стали поддаными России в 1654 году. Эта цифра надежна, так как присяга русскому царю была принесена «всем русским народом Малой Руси», а точнее — поголовно всеми главами семейств, казаками и неказаками. Всего присягнуло 127 тысяч мужчин. Что и дает, вместе с домочадцами, 700 тысяч душ. Если же говорить о населении России в границах конца XV века, то оно выросло за упомянутые двести лет не менее чем вчетверо.

Поскольку речь идет о временах, когда во всех без исключения странах подавляющее большинство населения составляли крестьяне, женщины рожали столько детей, сколько Бог пошлет, а ограничителями роста были (помимо голода, эпидемий и войн) младенческая смертность, непосильный труд, пьянство, неразвитая гигиена, стрессы, общая тяжесть жизни, — эта цифра говорит о многом.

Если сегодня быстрый рост населения отличает самые неблагополучные страны, то тогда все обстояло наоборот. Замечательно высокий на фоне остальной Европы показатель демонстрирует сравнительное благополучие народа.

Я уже цитировал в «Эксперте» (№ 44 за 2005 год) Юрия Крижанича, хорвата и католика, прожившего у нас во времена царя Алексея Михайловича 17 лет и увидевшего значительную часть тогдашней России, от ее западных границ до Тобольска. Он осуждал расточительность русского простолюдина: «Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы… а что можно выдумать нелепее того, что даже черные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом?» Крижанич требовал «запретить простым людям употреблять шелк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей. Ибо никуда не гоже, чтобы ничтожный писец ходил в одинаковом платье со знатным боярином… Такого безобразия нет нигде в Европе». Бедные люди не имеют возможности быть расточительными.